G7 C
Я лежу на полу и смотрю вверх,
Может быть, с потолка вдруг пойдет дождь.
Я лежу на колючем жестком ковре.
Зачесалась спина, сучья дочь.
На меня не орет магнитофон,
Я на кнопку нажал, я его победил.
Это было разумно с моей стороны,
И теперь мы вдвоем молча лежим.
Я убил свою тень, выключив свет.
Старый тапок лежит рядом с ухом моим.
Мы с ним соседи по ковру,
Мне даже нравится вместе с ним.
Долгожитель диван снова уснул,
Телевизор серванту играет туш.
Я сегодня поссорился с головой,
Я лежу на полу и несу чушь.
Все это писалось, действительно, лежа на полу, на спине и в темноте. Вообще говоря, я просто зарифмовал события и обстановку, которые меня в тот момент окружали. «Музыка» родилась у нас с Black’ ом сразу. Через полгода в Купавне мы обнаружили, что если менять последнюю строчку на первую, то эта песня может исполняться бесконечно.
Люди в белых одеждах. Санитары или архангелы.
Инквизитор, любуясь костром, чувствует холод.
Боль, ставшая телом, от веселых живых факелов
Великой Китайской стеной отрезает город.
Кровь усталая рвется, как через ленту финиша.
Жилы сплелись в узел и стали камнем.
На веревке тоски он на сердце повесился
И, мотаясь под ветром, скрипит, как старые ставни.
Звезды – это не окна в вате ночного неба,
Это то, что осталось после пожара,
Это – уже не угли, это – отблески света,
Нудная боль после точных ударов.
Весело падать вниз в ожидании дна,
Мучительно думая: сгинешь или прозреешь.
Тускло сидеть в тени в ожидании сна,
Убеждая себя, что встать не сумеешь.
Простить случайное зло, сделать из клетки лом,
Не повернуть головы, команду услышав.
Мой слуховой аппарат воспринял настырный стук.
Я закрываю глаза. Ничего не вижу.
Я прошу, намочи тряпку,
Оботри мне уши от пыли.
Подогрей мне пальцы на спичке,
Пока совсем не застыли.
Я прошу, вытри мне попу,
Застегни мне, пожалуйста, брюки,
Мне противно жить этой жизнью,
Я сижу, сложив свои руки.
Стряхни с меня перхоть!
Я давно разучился думать,
А теперь разучусь работать.
Я не хочу двигаться,
Мне умереть охота.
Утри мне под носом сопли,
Прикрой мои тяжкие веки,
Отпусти мне грехи земные
На ночь или навеки.
Стряхни с меня перхоть!
Побрей мне подмышки!
Постриги мне ногти!
Перережь мне горло!
В мире под солнцем, в травах зеленых
Долго орали: «Око за око!»
Нынче «трава» – устаревшее слово.
Во поле выйдешь, видно далеко.
Свиньи валяются в луже помоев,
Большего им для счастья не надо.
Череп протухший глодают шакалы,
А из глазниц выбираются гады.
Потные кони с мордами в пене
Топчут упавших в вонючую лужу.
Волк исхудавший, дико согнувшись,
Собственный хвост обгрызает натужно.
Щурится в проруби дохлая рыбка,
Стонет на ветке консервная банка,
Зверский оскал выражает улыбку,
Зубом лаская гнилую буханку.
А на престоле великих мечтаний,
Как эпицентр дряни и хлама,
Высится он, погруженный в раздумья,
Нищий владелец высшего сана.
Он, человек, царь над природой,
Уродливый сын своего века.
Он увлечен созданием бога,
Который когда-то создал человека.
Никакой экологической подоплеки здесь нет. Так я видел мир.
Шаг, трещины льда уродуют душу.
Взгляд, скрип тормозов, фары и вечность.
След, сердце скулит комьями грязи.
Крик, протрезвели поминки по стылой надежде.
Память – кирпичные своды,
Память – плесень на стенах,
Память – осколочный грохот,
Память – лохмотья пены.
Снег, вихри воюют, слезы страдают.
Грязь, лужа души чавкает грустно.
Смерч, вырос мираж в неооазис.
Сон, вечность плетется, пусто и скучно.
Память – кирпичные своды,
Память – плесень на стенах,
Память – осколочный грохот,
Память – лохмотья пены.
Крах, грунт перелился в зыбкую тину.
Наст, стебель гниет, радуя почву.
Мрак, за горизонтом все сводится в точку.
Страх, трудно искать сердце на ощупь.
Память – кирпичные своды,
Память – плесень на стенах,
Память – осколочный грохот,
Память – лохмотья пены.
Скрип, пальцами мясо рвать неприятно.
Гной, то, что мечталось, нынче смеется.
Путь, что не дано, того не узнаешь.
Смерть, что мне еще здесь остается...
Память – кирпичные своды,
Память – плесень на стенах,
Память – осколочный грохот,
Память – лохмотья пены.
Марширует грязь по земле, марширует по небу пыль.
Жизнь орет и скачет вокруг, но ее не слышно совсем.
И в берлогах нашей души улеглась на лежбище смерть.
Кто-то рушит наши миры, не найдя ответа, зачем.
Если б только знал, где свалюсь, подстелил бы сена себе.
Даже если сено стелить, можно очень больно упасть.
Смелые иголки спешат штопать неглубокий порез,
И никто не знает о том, что навылет пуля прошлась.
Мертвые улыбки вокруг дарят нам блаженство толпы,
И многоголосица ног наступает нам на мозоль.
Только тот, кто правда силен, может видеть слабость свою.
Только тот, кто знает любовь, может брать осадою боль.
Ветошь отупевшей души стала расползаться по швам.
Если ноги слишком дрожат, лучше поклониться и сесть.
Убиенный царственный сын не успел посеять грехов.
Положив нам руку на плешь, наша вера держит нас здесь.
Проходя по пояс в грязи, чистым не остаться никак.
А того, кто взмыл над землей, кличут сатаной и святым.
Если перестанешь ползти, заметет тебя белый снег.
Изо рта – молитва и мат, а внутри – беззвучность пустынь.
Солнышка вечернего луч видит синеву на губах.
С наступлением темноты сердце перестало стучать.
Голова влезает с трудом, темнота за черной дырой...
Виден горизонт вдалеке, только неохота бежать.
Пустота песком подула из щелей
Гулким звоном да дубиной по спине.
Черной точкой разрастается декабрь,
Черной стрелкой взгляд уходит по весне.
Бьется о стекло дорога долгих лет.
На стене бумажный лист фильтрует дни.
Больше нет того, что нужно мне,
Я забыл, когда я видел сны.
Лист сирени память пропорол.
Маятник качнулся и потух.
Из покинутого пыльного угла
Голос заполняет пустоту.
Кожа больно замирает на коре.
Не иметь возможности идти.
Отраженье треснувшей любви
Капли высекает из груди.
Горло заполняют кирпичи,
Ничего натужно говоря,
Широко смеется из окна
Красное число календаря.
Em Am
Тринадцать дней назад Он был живым,
Em Am
Тринадцать дней назад крест пустовал.
Fm# Am
Одиннадцать мужей идут за Ним
Em Am
Холодной скользкой лестницей в подвал.
Молчанье дышит на огонь свечи,
В желудок дома падают шаги,
Ступеней не касаются ступни.
За Ним одиннадцать раз идут враги.
Они хотят насытиться из жил
Того, кто сделал нищим их народ.
Их души тяжелее, чем гробы
Из города его – Искариот.
А впереди ступает, не спеша,
Один за всех плативший за грехи,
Несет свечу, но что Ему свеча.
Он знает и поэтому грустит.
Сырой загробный свод, железный крюк...
Они пришли, осталась лишь тоска.
Волосяную крепкую петлю
Седая шея пробует ласкать.
Сквозняк глотнул потухший огонек,
Качнулось то, что было подлецом.
И Он увидел мертвое лицо.
Знакомое лицо. Свое лицо.
С Am
Я плевком сбиваю чей-то злобный смех,
H7 Em
И меня ругают под прямым углом.
Dm G
А когда иссякнет матерный запас,
F Em
Называют просто дураком.
Я ступаю поступью шута
Вереницей разных передряг.
Я снаружи хохочу, как идиот,
А внутри рыдаю, как дурак.
C Am
Но улыбка падает с лица
C Am
В окруженьи четырех углов.
Dm G
Пожалей мою дурацкую башку,
F Em
Отпусти мою дурацкую любовь.
И опять из дома выходя,
Оставляя под кроватью крест,
Примеряю я раскрашенный колпак,
На котором веселится бубенец.
И опять с утра не хочется вставать,
И опять приходит мысль, что все не то.
Но на вежливый вопрос «Ты что, дурак?»
Отвечаю я с улыбкой: «Да, а что?»
Но улыбка падает с лица
В окруженьи четырех углов.
Пожалей мою дурацкую башку,
Отпусти мою дурацкую любовь.
Я еду домой.
Я смеялся, теперь я молчу.
Метро не хочет меня везти,
Да я и сам туда не хочу.
Я плюю себе на штаны,
Мне плевать на стыд и позор.
Я выхожу из метро
И достаю Беломор.
Шляпы моей поля
Защищают дождь от меня.
Я позабыл давно
Где небо, а где земля.
Вечером снова спать,
Ночь убьет меня, как топор.
А завтра снова вставать
И опять курить Беломор.
Завтра на склоне дня
Я включу магнитофон,
Оставлю на кресле чай
И пойду курить на балкон.
Жизнь идет своим чередом.
Под ногами привычный сор.
Дым попадает в глаза –
Я опять курю Беломор.
Я умру только тогда,
Когда останусь один.
Но все чаще приходит мысль,
Что недолго осталось жить.
И я все чаще хочу
Сказать, что я просто устал.
И что в пачке осталось лишь шесть
Папирос Беломорканал.
Легендарные папиросы
Волго-Дон Беломорканал.
Почему Волго-Дон, сам не знаю, но очень захотелось.
, Останься