Итак, я не любил гулять. Ибо на улице бегали нормальные дети, некоторые из которых были старше меня. Это меня всегда как-то уязвляло. Мало того, они играли во всякие футболы-хоккеи. А я не умел. Потому что когда они учились, я играл в футбол с дедушкой. И с бабушками. И чаще всего выигрывал. А если играть приходилось с друзьями, оказывалось, что обвести штангу гораздо сложнее, чем бабушку. А про противника, который сопротивляется, и говорить нечего. Моя вера в собственную непобедимость, внушенная заботливыми стариками, входила в резкий конфликт с суровой действительностью, и интерес к игре пропадал. Не любил я проигрывать. Когда у меня что-то не получалось, мне становилось стыдно и хотелось немедленно забыть свой позор.

Поэтому прогулкам с друзьями я предпочитал чтение, лежа на диване. В книгах мне открывались миры отважных принцев, юных следопытов, прекрасных незнакомок, убиенных чудищ, и вообще там все всегда хорошо заканчивалось. Я воображал себя главным героем, и когда растущий организм требовал выплеска накопившейся энергии, начинал планомерно побеждать врагов благородства и социализма.

Выглядело это приблизительно так. К дивану придвигалось кресло на колесиках. Ездило оно плохо, а вот стояло очень хорошо. То есть не падало, что бы я с ним не делал. Кресло выполняло обязанности верного боевого коня, поезда, бруствера и других необходимых бравому смельчаку предметов и животных, сопровождающих его на тернистом пути к победе. Еще у кресла снимались квадратные подушки, которые с успехом заменяли мне противников в битвах. Битвы практически всегда были ужасно кровавыми. Я вообще отличался кровожадностью.

Вот пример типичной такой игры. Все роли я отыгрывал самостоятельно.

Кресло — это конь. Мне надо на нем скакать в составе кавалерийского отряда куда-то, где враги держат в плену моего друга и девочку. И друг, и девочка полностью придуманы. Про реальных людей я не играл.

С дивана я лихо вскакиваю на спинку кресла — в седло то бишь. Скачу, на ходу метко расстреливая врагов из револьвера, а когда заканчиваются патроны, рубая шашкой. За мной мчится многочисленный отряд поддержки. Но враг не дремлет. Из неприметной лощинки мое войско начинают расстреливать шквальным пулеметным огнем. В этом месте я слезаю с кресла, прячусь за ним на диване, на спинку устанавливается пулемет. Затем я опять на коне, но я уже не я, а один из несчастных моих товарищей. Меня убивают. Я падаю с коня на диван, стреляю из пулемета, сажусь в седло, умираю, падаю, стреляю и т.д. Таким образом враг косит мои ряды. Меня остается все меньше, в пределе — я, который командир, и еще один, который пожертвует за меня жизнью. Но врагов тоже заметно поубавилось, ибо я, который командир, уже практически всех порубил в мясо. Заняло это все у нас минут 20.

Итак, на поле боя остались я, мой последний товарищ и вражий пулеметчик. Подползти к пулеметчику никак не получается, ибо открытая степь замечательно простреливается. Наши кони убиты. То есть я валяюсь на диване за спинкой кресла, не могу поднять голову и регулярно смещаюсь то вправо, то влево, так как отыгрываю разговор молодого бесстрашного бойца с командиром. За двоих. Кресло теперь — тот пригорок, за которым пулеметчик притаился. Когда мы с приятелем выясняем, что просто так расправиться с подлецом не удастся, он совершает героический поступок. Сместившись вправо, я вдруг вскакиваю и с воплем "Свобода, равенство, братство!!!" (или "Умри, гадина!" — зависит от конкретного сюжета) бросаюсь на кресло, подминая под себя пулемет. Пока меня фаршируют свинцом, я ору "Берите его, командир!" и умираю. Последний оставшийся в живых я перебирается через труп героя и вступает в смертельную схватку с пулеметчиком. С кресла снимается подушка, я вцепляюсь в нее обеими руками и валюсь на диван. Там мы боремся минут пять, после чего я, отобрав у противника нож, закалываю его. Или перерезаю горло, что предпочтительнее, чтобы умыться кровью и произнести вдохновенную речь над трупом моего погибшего соратника. Что-нибудь про деревце, которое вырастет на его костях, политое этой кровью.

Итак, я у цели. Передо мной вражеская цитадель, где томятся мой друг и девочка. Я незаметно вырезаю охрану у ворот, проползаю внутрь и минут 15 уничтожаю внутри встречающихся иродов, пока не добираюсь до самого главного злодея. Здесь снова следует схватка с подушкой, во время которой глупый и самонадеянный предводитель сил зла выбалтывает мне местонахождение заключенных. И умирает. Уставший, я спускаюсь в подвалы, где освобождаю тысячи полторы рабов и узников, в числе которых друг и девочка. Меня несут на руках, предлагают богатство и славу, но я уже насладился признанием, поэтому скромно отказываюсь. Друг мой садится на одного коня, я с девочкой — на другого, и мы покидаем бывшую вражескую обитель.

Но в это время главный враг приходит в сознание, подползает к окну и стреляет мне в спину. И умирает уже окончательно, разрываемый в клочья освобожденным из-под гнета народом. Я играю одновременно человек за 50-100. И за разрываемого тоже.

Но выстрел заметили не только бывшие рабы, но и мой друг. Он успевает на своем скакуне наперерез пуле, желает нам с девочкой счастья и умирает. Я оплакиваю его, хороню, произношу еще одну речь на его могилке и наконец-то остаюсь с девочкой наедине. Мы скачем куда-то до вечера, затем останавливаемся на привал. В качестве хэппи-енда мы, сидя у костра, показываем друг другу письки. То есть я сижу на диване, поворачиваясь лицом то в одну сторону, то в другую и то достаю член, то прячу, произнося при этом "Ух-ты! Блииин! А теперь ты!". Я уже тогда подозревал, что мужчина и женщина, оставшись наедине, занимаются чем-то другим. Тем более, мама говорила мне, что письки показывать нехорошо. Но чем еще интимным можно заняться с девочкой я не знал.

Такого плана сюжет разыгрывался мной с завидным постоянством. Основная канва оставалась приблизительно одинаковой. Менялись только время и место действия да действующие лица. Причем менялись очень сильно. Однажды я посмотрел один наш мультик, видимо, обучающий. Про микробов и фагоцитов. И немедленно перенес события очередного побоища в кишечник. Отряды бравых фагоцитов доставлялись в желудок здоровенными таблетками, высаживались и вступали с микробами в бой. Когда казалось, что микробы все-таки победят, и человек-носитель умрет, подоспевало подкрепление в виде еще одной таблетки. В итоге все микроскопическое вражье войско было изгнано из кишечного тракта с тремя крупными кусками кала.

Так я играл дома, в одиночестве.