Придавать данному циклу полемический характер изначально не предполагалось. Однако, при изложении различными участниками одних и тех же событий это, видимо, неизбежно. И, опираясь на свою феноменальную мудозвонную память, я несколько дополню предыдущего оратора. Ибо некоторые подробности, думаю, будут интересны читателям.

Итак, действительно, больной. Честно говоря, именно это определение я забыл. Я знал взрослых, которые считали меня ненормальным, глупым, странным ребенком. Но, думаю, бабушка Аркадия была наиболее близка к истине.

Насчет удара пуфиком — тоже правда. Мало того, что я вырастал злым и эгоистичным подонком, у меня всегда было притуплено чувство чужой боли. Я до сих пор с трудом могу рассчитать необходимую силу удара (к слову о памятном пинке Жу). Я потому и не люблю драться — моментально зверею и перестаю контролировать последствия.

А вот насчет переодеваний внесу некоторые поправки. В то время я зачитывался Конан Дойлем. Способность Холмса менять внешность приводила меня просто в экстаз. Мне хотелось немедленно сделать с собой что-нибудь подобное, тем более, что в книжках это было крайне просто. Я понимал, что глупо наряжаться одноногим морским волком с резиновым попугаем на плече. Но того, что в моем возрасте наряжаться стариком не менее глупо, я понять не мог.

Мама как-то распорола свое старое пальто с воротником из нутрии. По счастливой случайности дырявый кусок этой нутрии отошел в мое единоличное пользование. Как смог, я вырезал в нем квадратную дыру для рта, а остальное, в моем понимании, довольно прилично смахивало на бороду с усами. Вырезанный кусок я оставил под маленькие усики до тех пор, пока не найду способа приклеить их к губе. К бороде я привязал круглую белую резинку и надевал ее через голову. По замыслу резинки не должно было быть видно. Замысел с реальностью сильно расходился.

Именно в этой бороде я тогда и предстал купавенским друзьям. А вату я напихал за щеки, которых все равно за бородой видно не было. Этот процесс уже был мной отработан в Москве. После очередного рассказа про Холмса я набил щеки ватой, вышел в коридор и стоял там битых полчаса в надежде, что выйдет кто-нибудь из соседей. Я поздороваюсь, а они скажут "Здравствуйте! А Вы кто?" И тогда я широко улыбнусь (с ватой во рту) и скажу "Я — Леша!" Они наконец поймут, кто перед ними, и воскликнут, всплеснув руками: "Бог мой! И не узнать! Как пополнел!"

К сожалению, никто так и не вышел. Но я уже в таких красках представлял себе всю картину, что ушел домой в полной уверенности, что меня никто не узнал.

Бабушку-фейк я собирал не просто из пуфиков. Собственно, пуфик там был всего один. На него я натянул бабушкино платье, в котором она любила ходить в магазин. Рукава я набил каким-то бельем из сундука. Но руки пришлось подвернуть так, чтобы не видно было кистей, которые делать было решительно не из чего. Вместо головы был аккуратно пристроен резиновый мячик, повязанный платком. Он был красный и цветом должен был напоминать бабушкину кожу. А вот с ногами возникли проблемы. Треники с начесом, набитые тряпками, должного впечатления не производили. Я решил, что одна нога должна стоять, согнутая в колене. Пришлось в качестве стержней использовать две планки крестовины от игры в кольца. Во вторую ногу была вмонтирована пластмассовая бита от городков. В итоге бабушка вышла крайне длинноногая и с плоским красным лицом. Но на первый взгляд в общем достоверная.

Что не упомянул Аркадий, так это то, с каким энтузиазмом он присоединился ко мне в конструировании бабушек, когда увидел данный шедевр. Насколько я помню (хотя, возможно, тут выступает именно мудозвонная часть феномена моей памяти), мы заменили мячик и пуфик плюшевым мишкой, на которого надели зеленую игрушечную каску, вместо платья пошла в ход дедова рыбачья куртка, а изображать это все должно было, что к нам в дом забрался мертвый фашист. Бабушка на эту картину не повелась.