Самое лучшее и точное описание этого человека я встретил у Венички Ерофеева. Это описание Митрича младшего. С вашего позволения, я его здесь процитирую.

"Внучек был на две головы длиннее дедушки и от рождения слабоумен. <...> Внучек — совершенный кретин. У него и шея-то не как у всех, у него шея не врастает в торс, а как-то вырастает из него, вздымаясь к затылку вместе с ключицами. И дышит он как-то идиотически: вначале у него выдох, а потом вдох, тогда как у всех людей наоборот: сначала вдох, а уж потом выдох. И он смотрит на меня, смотрит, разинув глаза и сощурив рот. <...> Внучек сел как-то странно. Мы все садимся на задницу, а этот сел как-то странно: избоченясь, на левое ребро, и как бы предлагая одну ногу мне, а другую — дедушке.

<...> А внучек добавил :

— И-и-и-и-и...

Необычаен был этот звук, и чертовски обидно, что я не могу его как следует передать. Он не говорил, а верещал. И говорил не ртом, потому что рот его был всегда сощурен и начинался откуда-то сзади. А говорил он левой ноздрей, и то с таким усилием, как будто левую ноздрю приподнимал правой : "И-и-и-и-и, как мы быстро едем в Петушки, славные Петушки"... "И-и-и-и-и, какой пьяный дедушка, хороший дедушка"...

<...> Внучек — тот даже заморгал от горя, всеми своими подмышками.

<...> Внучек — тот вынул даже целый ковш, и вынул откуда-то из-под лобка и диафрагмы."

Оказывается, такие люди действительно бывают. Это не выдумка, и никаких преувеличений здесь нет. Сережу доставили к нам, когда я уже собирался переводиться в палату для выздоравливающих. Как он нам сам рассказывал, до этого он совершал турне по психушкам от Дальнего Востока до Казахстана. По-моему, он был этим чрезвычайно горд. Когда он первый раз попал в руки врачей, осталось неизвестным. Я подозреваю, что это было в районах пятого класса. после этого он нигде надолго не задерживался. Ни одна уважающая себя больница не хотела тащить эту ношу.

Коли рядом со мной к тому времени уже не было. На его место положили Шуру. Его проблема была в том, что во время очередной пьянки у себя дома ему не понравилось, как его жена разговаривает с его другом. Он им об этом сообщил и был послан довольно далеко. По пьяни дела делаются быстро. Шура заперся на кухне и пытался сделать себе харакири кухонным ножом. Учитывая, что самураем он никогда не был, это получилось у него довольно успешно. Но, слава богу, закончилось все благополучно. А тогда ему только что зашили брюхо, и смеяться он почти не мог.

Напротив, рядом с Сережей, лежал послебелогорячечный мужик, очень веселый, общительный и заводной. Он-то нам весь этот цирк и устроил.

Началось все с того, что Сергей решил поведать нам историю о том, как он трахался в казармах. Не знаю, каких рассказов он наслушался, каких впечатлений нахватался, но просто выдумать это невозможно, тем более человеку с интеллектом пятилетнего ребенка. Естественно, его сосед с очень серьезным видом поддержал эту затею. Дальше с Сережей общался только он. Не знаю, откуда у него такая выдержка, но вся остальная палата в это время жевала подушки и судорожно стонала, чтобы не рассмеяться раньше времени. Очень было жаль Шуру. Он чуть не умер от боли, но не смеяться, все таки, не мог. Тихонечко так постанывал.

Дальше я привожу диалог Сережи с его соседом. Рассказ начался с сережиного воющего хихиканья. Он уже предвкушал, как удивит и поразит нас своими похождениями. К тому времени он уже стоял ногами на койке, раскачиваясь и подпрыгивая. В повествовании участвовали абсолютно все части его тела, включая ногти на ногах. Причем все они постоянно ссорились и перебивали друг друга. Особенно между собой не ладили руки, ноги и губы. Все это создавало впечатление деревянной марионетки, причем плохо соструганной, с суставами на шарнирах, нитки которой намотало на пропеллер вентилятора.

— Гры-ы-ы-и-ги-и-ы-о-о... А это я к бабке приехал, ага-ы-гы... А у меня знаешь, бабка какая, о-ы-ы !.. Она у меня знаешь, какая... У тебя, ы-г, такой и не было никогда, га... А это рядом там казармы были-иы-нга... А я, значит, это вышел, и-ы-и, смотрю, за мной это уже солдаты пришли-ръи-гы... Они это говорят, eбаться будешь? Гръи-нгы-и... А я чо, буду, ы, я чо не поeбаться-хрг... (Я к тому времени уже плохо слышал. Приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы не взвыть самому, как Сережа, от смеха.) Ну, мы это пришли, а там там такая, знаешь, казарма дли-и-ры-ги-и-нная, и нары стоят так это над другом-ы... А это на сверху это блядь лежит, гы-ы, такая... А я это к ней влез-с-с-счш-ш-нгы-ы... Я говорю, в рот возьмешь? А она не, это... Я а чо, давай в рот, блин, не, говорит-с-ы-га... Ну я ладно, чо eбемся, это eбемся-eбемся, а тут шаги. Ну я это, думаю, а-ахгрк, прапор, блин. Мы, значит, под нары опа-гы-ы-а... А прапор, значит, это так сапоги так идут-идут, а я смотрю — акх-гы, остановились так и меня за ухо рукой, гы, так опа-ы-и-гы-и... И так меня из казармы аргж до дома меня так за ухо больно, бли-ин... Я потом смотрю, у меня ухо, блин, красное, больно, блин... А я, блин, знаешь, как больно, тебе бы так, ты б ревел ваще как, блин... А я не, чо я домой прихожу, а там на лавке дед мой сидит, он как на ухо мое смотрит, гъы-хы-р-р-рь-и-и-и... У меня знаешь какой дед?.. У него ног нет ваще, он вот так сядет на лавку-у-гу, сидит весь день, смотрит, блин... У него палка такая, знаешь, какая палка у него, бли-и-и-нгры-ы... Он это меня так ей за шею опа-га-ы... И домой меня приводит, блин...

— Слышь, Серёнь, а ты ж говорил, у него ног нет.

— Ага-а-и-гы-и-ръи-и... Он у меня знаешь ваще как-ы-гы-ы... Ты ваще не видел, блин, ваще... (Самое интересное, что вопрос Сережу нисколько не смутил, а только обрадовал. На его взгляд, все это только подтверждало уникальность его дедушки.) Он меня опять так за ухо это, бли-и-ин, больно... А дома бабка меня это берет так шнур от телевизора и так по спине опа-а-р-рь-и-ги-ы... У меня бабка, знаешь, ваще какая... Ты ваще не знаешь, блин-ы-гы... Шнур берет и опа-гръя-га-а-а-и-и... (Тут Сережа зашелся в издавании своих неподражаемых звуков. Он был уверен, что мы поражены способностями его бабушки.) А я это потом смотрю, а у меня там это, чешется все бли-ы-ын... Я это к бабке говорю, чешется, а она, гр-гы, шнур берет и как раз-с-ть-с-с-ч-ч-ш-ш-с-сь... А потом говорит, опять eбался, сука, таперь мандовошки-кы-хгы-ы-и... В ванну меня посадила, все мне это намазала ваще густое такое, бли-и-ин... Я там это ваще два часа сидел, ага-ы-ы... Я уже ваще, думаю, бли-и-ин... А тут они как полезли, я смотрю, бли-и-и-и-ин, такие, га-ы... Их ваще знаешь сколько было? ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ!

Сергей был просто счастлив тем впечатлением, которое он произвел на всю палату. Все постанывания, похрюкивания и подергивания прекратились. Все взгляды были обращены на расказчика в немом вопросе. Я чувствовал, как откуда-то из-под грудины начинает разворачиваться тугая мощная спираль, которую мне с грехом пополам удавалось сдерживать в течении всего рассказа. Задницей я почувствовал, что то же самое происходит с остальными. Я понял, что сейчас будет взрыв. В роли детонатора выступил сережин сосед. Тихо, почти шепотом он спросил у купающегося в лучах славы оратора:

— Сережа, а какие они, мандовошки?

— А во-го-о-ы-ы-ы... — и Сережа показал нам ноготь своего большого пальца.

Взрыв произошел. Рвануло так, что санитары пришли. Вся палата ржала до слез. Шура визжал рядом со мной от смеха и от боли. Сережа был счастлив.

Успокоились только к вечеру. Стоило кому-нибудь показать ноготь и сказать "А во!", как все, кто в это время стоял, садились, все, кто сидел, ложились, а те, кто по счастливой случайности лежал, просто тряслись в беззвучном припадке неудержимого хохота. Про Сережу стали рассказывать легенды по всему отделению. Как только новый человек приходил в себя, ему рассказывали про Сережу и его мандовошек. Я вынес эту историю за пределы больницы.

Сережа пробыл у нас недолго. Нашей медициной его случай не лечится. Естественно, 20-я больница, как и все ее предшественницы, не захотела брать на себя этот груз. Сергей продолжил свой путь по психушкам страны. Мне уже не первый год очень хочется узнать, что с ним стало и где он сейчас. Ему уже должно быть за двадцать.