После предыдущего случая прошло меньше месяца. Близилась зима. Я только успел выйти на работу. Но тут у меня опять опух глаз.

Ну опух и опух. Я привык. Главное — внимания не обращать, сам пройдет.

Но глаз не проходил. Вместо этого он опухал все сильнее. В итоге я обратился-таки в поликлинику, где мой невропатолог в панику ударяться не стала, а посоветовала пить мочегонное, чтобы снять отек, и немного подождать с экстренными мерами на больничном, чтобы проследить тенденцию.

Тем же вечером глаз вдруг начал болеть. Такого я давно за ним не замечал. В качестве лечения я хуйнул мочегонного тройную дозу (!!!) и попробовал уснуть. Через три часа, когда все мои йоговские практики быстрого засыпания не помогли, я попросил у мамы снотворного, получил пачку реланиума и на всякий случай выпил сразу три вместо одной. Заснуть получилось.

Утром в четверг 18.11.99 я проснулся в сказочном состоянии. Отек расползся по всей роже, глаза слиплись в щелки, я был голубовато-желтого оттенка, а организм, ослабленный мочегонным с транками, к равновесию относился совершенно наплевательски. Я по стенке дошел до ванной и понял, что мне смешно. Реланиум не отпускал.

Мама ужаснулась, увидев мою опухшую улыбающуюся харю, велела немедленно ехать за направлением на госпитализацию в поликлинику, а сама помчалась на работу к знакомым врачам консультироваться — куда меня класть. А еще позвонила Гарику и попросила встретить меня у метро (поликлиника находилась прямо напротив работы). Мне стало еще смешнее.

Всю дорогу до Китай-города я тихонько про себя хихикал. Барсуков, увидев эдакое чудо, впал в легкий ахуй. По его словам, меня раскачивало легким ветерком, и он боялся, что, если подует сильнее, то меня вообще унесет. В поликлинике я в такое же состояние поверг невропатолога. Мне чуть было не вызвали скорую, но я отмазался тем, что насчет больницы договорится мама. Меня отпустили с направлением на срочную госпитализацию... и я пошел на работу ждать маму.

Вокруг сидели смешные сотрудники за смешными компьютерами. Мы со смешным Барсуковым пошли в смешной сортир курить смешные сигареты. Ребята, аккуратнее с колесами!

В итоге приехала смешная мама (я дальше не буду повторяться — определение "смешной" до самого конца дня можно ставить даже перед предлогами). Через знакомого она договорилась с профессором Пискуновым, который работал тогда в Волынской ЦКБ. Мы взяли тачку и поехали туда. Дорогу я не запомнил. Помню только, что было смешно.

Пискунов меня посмотрел, отвел маму в сторону и сообщил, что если мне СЕЙЧАС не сделать операцию, то до дома я не доеду. За час мне успели сделать томографию, взять все анализы и пригласили невропатолога. Пришла женщина лет под 40. Смешная. Стала спрашивать, с чего у меня начались проблемы. Я ответил, что с рождения, а вообще-то я в 92-м с 10-го этажа упал. Как упал? Сам. Зачем? Ну как, 16 лет, несчастная любовь... Постукивая меня молотком по коленкам (надеюсь, понятно, что я смеялся, даже ржал), женщина-врач стала говорить, мол, зачем мы, мужики, обращаем на баб столько внимания. На что я тут же заявил, что как раз на нее я с удовольствием обращу внимания побольше. Она покраснела, заткнулась и попросила снять носки. Я растянул в недоверчивой лыбе опухший фейс и поинтересовался: "Вы уверены?!" Она совсем смутилась, но настояла. Ну и сама виновата.

Когда через полчаса меня голого везли под простыней в операционную, до наркоза я успел отпустить медсестричкам пару скабрезностей. И не переставал лыбиться и хихикать. Но меня усыпили еще по пути.

Очнулся я со словом "бля" на устах и... правильно, с широкой лыбой! Но это уже были последствия наркоза. Весело перестало быть довольно быстро. Носом дышать я не мог, хотя тампонов никаких в ноздрях не было. Как оказалось, он был один — размером в три пальца (и в длину, и в толщину) где-то за задней стенкой носа. Доставали мне его потом через ноздрю. Рот пересох, но пить мне не давали, так как после наркоза от воды блюешь. Я еле дождался, когда закончится эта ночь в темной реанимации на одного человека. Наркоз прошел, правый глаз не открывался, было плохо, хотелось пить. Сестру я вызывал раз пять. Она мочила мне губы влажной ваткой и рассказывала, как я ржал и матерился под наркозом.

Утром пришел профессор с молодым ординатором, который ему ассистировал. Пискунов меня поздравил с тем, что я остался жив. Сказал, что молился, чтобы меня успели довезти до операционной. И поведал мне, что со мной было и что стало.

Оказалось, что при падении в 92-м я кроме основания черепа еще разнес себе в щепки переборку между лобными пазухами. Переборка оказалась важной. В ней на самом деле обязательно должно быть отверстие, чтобы пазухи сообщались между собой. А у меня осколки сместились так, что отверстия не стало. И пазухи начали гнить. Особенно правая.

Регулярно этот процесс обострялся на фоне всяческих простуд и т.п. Тогда у меня опухал глаз. Потом скопившийся гной находил выход (видимо, через нос вместе с соплями), опухоль спадала и все становилось как обычно. На этот раз ситуация оказалась серьезней. Во-первых, там внутри все прогнило уже довольно основательно. Во-вторых, обострение случилось сильное. В-третьих, до того, как растечься мне по роже, гной пошел было к мозгу. Как раз через ту дыру, через которую тек ликвор. Тогда-то и случился мой припадок. Видимо, организм все-таки мудрая субстанция — после того, как мозг отреагировал приступом, гной сменил направление, что и привело меня на операционный стол. Если бы случилось иначе, инфекция проникла бы к мозгу, и я сейчас в лучшем случае пускал бы слюни в палате для овощей. Хотя при таком раскладе лучший выход — эвтаназия.

Собственно, пока мне не вскрыли бровь (профессор говорил, что это говно брызнуло как из артерии) и не сняли избыточное давление, опасность сохранялась и возрастала с каждой минутой. Поэтому Пискунов так волновался. Но я сукин сын везучий — все обошлось. Переборку собрали по кусочкам, а чтобы сохранялось отверстие между пазухами, в нее вставили пластиковую трубку и вывели ее через ноздрю. Чтобы так срасталось.

За этим рассказом у меня из носа был извлечен тот гипертрофированный тампон, капельницу поменяли и перевели меня из реанимации в палату. Палата была двухместная, со мной лежал мужик лет сорока пяти. Мне сначала понравилось, что он тихий и неразговорчивый — не мешал.

А на следующий день с утра начались процедуры. Первый раз мной занимался сам профессор. Ну, перевязка — это мелочь. Но кроме этого он засовывал мне в нос проволочки с ватками, пропитанными какой-то хренью, так, чтобы они упирались в заднюю стенку. Типа, снимал раздражение со слизистой, чтобы не мешала смотреть, как там дела. Крайне неприятный процесс — слезы градом. Но и это пол беды. Через трубку у меня в носу он промывал мне лоб физраствором. По идее ничего особенного в этом нет. Но это просто непередаваемые ощущения, когда тебе в нос засовывают полулитровый шприц, и ты чувствуешь, как над бровями плещется жижа.

Я бы в конце концов привык и смирился с неизбежным. Но оказалось, что профессор человек занятой, а лечащим врачом у меня... тот самый молодой ординатор. Эту суку я запомнил на всю жизнь. Он, блять, получал удовольствие от того, что надо мной измывался. Он ковырялся проволокой в моем носу по 10 минут и приговаривал: "Помажу-помаааажу!" Меня до сих пор от этих слов холодный пот прошибает. А на третий раз, приготовив шприц для промывки, он оценил диаметр моей дренажной трубки... И ВЫБРАЛ ИГЛУ ПОТОЛЩЕ!!! Чтобы с натягом входила!

Нет, понятно, конечно, учится человек. В мире так много непонятного. А что будет, если мухе крылышки оторвать? А если лягушку через жопу надуть, она лопнет или нет? А какое напряжение надо подать на свинью, чтобы она сразу сдохла? А если не оставить жидкости выхода, куда она из лобных пазух денется?

Я по натуре все-таки теоретик, а не экспериментатор. Я сначала пытаюсь представить, к чему может привести действие. Тут был прямо противоположный случай. Чтобы прогнать раствор через пазухи, надо приложить к шприцу приличное усилие. Этот молодой специалист так и поступил.

Единственное, что меня немного успокаивает в этой истории, это моя дернувшаяся нога. Я очень надеюсь, что она пришлась исследователю точно по яйцам — у нее все шансы были. Но наверняка сказать не могу — очухался я только минут через семь. До того я просто купался в отливе захлестнувшей меня боли. И естественно, ничего не видел и не чувствовал, кроме нее.

Когда в глазах немного прояснилось, я увидел перед собой заинтересованную рожу начинающего садиста, которая с невинным видом спросила: "Что случилось?" Думаете, я рассказал ему, что думаю о начинающих медиках, их родителях, домашних животных, их диких родственниках и половых связях между всеми ними? Не-а. Я так опешил, что смог только рот открыть. Со все еще трясущейся нижней губой. Но, видимо, красноречиво, потому что светило медицины перекроило рожу из заинтересованной в сочувствующую и задала следующий вопрос: "Немножко больно было?"

Тут меня прорвало. Я объяснил ему, что слово "немножко" для произошедшего НИ ХУЯ НИ РАЗУ не подходит, и собирался уже продолжить о родственниках, но был прерван безразличной уже фразой: "Ну ничего, ничего, бывает..." Шприц снова оказался у меня в носу, и говорить я дальше не мог.

После этого случая я стал по-настоящему бояться утренних процедур. Вид шприца придавал моему лицу зеленоватый оттенок. Это была пытка номер один.

Пыткой номер два стал ликвор — та мозговая жижа, что сочилась через нос из моего черепа. Дыру, через которую она это делала штопать в тот раз не стали — профессор боялся занести в мозг инфекцию. Теперь вытекать ей было проще — как будто специально для нее вставили трубку. И она через нее лилась ручьем. Спать было невозможно. Попробуйте уснуть лицом под капающим краном, особенно, если вы трезвы, как стекло. На вторую ночь без сна я нашел выход. Пластырем я приклеил себе на верхнюю губу свернутую марлю. Стало неудобно есть и курить, но зато теперь я мог спать. Правда, если это приспособление ночью отклеивалось, то сон заканчивался, но я придрочился клеить намертво — по утрам сам с трудом отрывал.

Пыткой номер три стала скука. С соседом мы общались на уровне "доброе утро" и "спокойной ночи". Покурить было не с кем. Я не мог придумать, что мне еще почитать. Да и само чтение тоже достало. Я разгадал три книжки с кроссвордами и довел себя до того, что смотреть больше на них не мог. Мысль о далеком компьютере причиняла невыносимые муки. Так прошло 9 дней.

К исходу этого времени я уже готов был выть. Когда в пятницу встал вопрос о выписке, профессор сказал, что лучше оставить меня на выходные, а в понедельник — "посмотрим". Я был готов разрыдаться. Но, слава яйцам, истерикам я никогда подвержен не был. Поэтому я устроил бунт. Срывающимся голосом я заявил, что здесь больше не останусь, что сбегу в тапках по снегу, что два дня в пустой больнице делать нечего и т.д., и т.п. В итоге убедил.

Я мужественно перенес последнюю серию процедур. Тупыми кусачками мне отрезали половину трубки, чтобы из носа не торчала. Я терпел. Последний раз мне промыли пазухи. Я зеленел, но терпел. Мне сняли швы. Я терпел. Мне сказали, что через месяц трубку будут удалять. Я стерпел все. И победителем всех темных сил уехал домой, поставив в календаре на 18-е ноября красную галочку. В тот день я родился в третий раз.

PS. Через месяц я приехал в Волынскую больницу удалять дренаж. Мой любимый ординатор уже практиковался в каком-то другом месте. Пискунов посадил меня в кресло, засунул в нос плоскогубцы и минут 15 пытался вытащить трубку (раньше я был уверен, что подобные операции делаются под наркозом). Трубка в лоб вросла. В конце концов, он сходил за плоскогубцами побольше и вырвал-таки ее. Не могу сказать, что это было приятно, но само участие мастера успокаивало.

Так этот этап больничной эпопеи завершился.